Гостиная Гощинской. Обстановка не бедная, но и не очень роскошная, несколько фантастическая, симметрия мало соблюдена. На дверях и на окнах драпировки. Пианино, мольберт, консоли, цветы – в горшках и в вазах, – много книг и несколько редких мелочей. Большое зеркало тоже задрапировано и украшено плющом. Общий тон комнаты темно-красный. Кроме картин, на стенах висит оружие, главным образом холодное. В глубине сцены стеклянная дверь – выход в сад, – налево от нее большой шкаф со стеклянными дверцами, в котором много книг, большей частью толстых, переплетенных; налево этажерка, тоже с книгами, в красивых переплетах. В левой стене дверь в столовую, в правой также дверь, – зимний выход. На авансцене, направо, круглый стол перед диваном; на столе большой букет в вазе, журналы и газеты; вокруг стола кресла. Посредине сцены качалка. Налево меньший столик, на котором лежит альбом для фотографических карточек. Пианино стоит в глубине (тоже налево), но не у стены, на нем много нот в беспорядке, оно открыто, и развернутая тетрадь нот оставлена на пюпитре. Около пианино большая консоль в виде колонны с тропическим растением. Направо, в глубине, камин, заставленный расписным экраном; на камине оригинальная посуда и большие старинные часы.
Выход 1
Олимпиада Ивановна и г-жа Груич – сидят за большим столом. Олимпиада Ивановна вяжет, г-жа Груич раскладывает пасьянс.
Олимпиада Ивановна
(с недовольным видом смотрит на часы и пожимает плечами)
Семь часов! Так я и знала!.. Это из рук вон!..
Г-жа Груич
Охота вам беспокоиться, Олимпиада Ивановна! Вот я так уж привыкла к этим катаньям!..
Олимпиада Ивановна
Да вы думаете, о чем я беспокоюсь? О том, что как бы, не дай бог, не утонули? Нет, с таким опытным гребцом, как ваш Орест, этого нечего бояться, а только как же Любочке, при ее здоровье…
Г-жа Груич
А что, разве она больна?
Олимпиада Ивановна
Да нет, слава богу, а все-таки доктора пугают: берегите ее, говорят. Я то и рада беречь, да ведь как нахмурит она брови, точь-в-точь покойница мать, да скажет: “Не мучьте вы меня!” Так у меня и руки опустятся, – ну, что с ней поделаешь?..
Г-жа Груич
Да уж известно, вы ее с детства балуете.
Олимпиада Ивановна
Да как же с ней быть? Правду сказать, только и радости, что погуляет немножко, бедное дитя, между людьми побывает, а то что же все сидеть взаперти. Вот только если бы осторожнее была… да, правду сказать, и общество у нее такое… не нравится мне. Этот старый волокита Милевский, да и Острожин… (Качает головой). А этого, как она называет, товарища ее, Крицкого, так я просто даже боюсь: еще в какую-нибудь историю впутает… И что это теперь за мода у них: товарищ, товарка! По-моему, женщина сама по себе, а мужчина сам по себе, – какое там товарищество? Ну, я не говорю, например, друзья детства, вот как ваш Орест…
Г-жа Груич
(сухо)
Да что ж мой Орест?.. (Складывает карты.) Это какой-то заколдованный пасьянс, никак не выходит!
Олимпиада Ивановна
(бросает косой взгляд на г-жу Груич, сжимает губы и поводит головой; потом смотрит на часы)
Нет, право же, они ничего знать не хотят! Это просто…
(Делает широкий жест рукой.)
В открытом окне, налево от балконных средних дверей, появляется Любовь. Она лукаво положила палец на губы, а другой рукой делает кому-то знаки. За букетом ей не видно г-жи Груич.
Любовь
Тетя! Где же ваш ареопаг? Перед кем вы ораторствуете?
Олимпиада Ивановна
Что! Ах, Любочка! Наконец!.. Ну, как же можно?!
Любовь
Нет, нет, нет! Не слушаю!
Машет руками, смеется и отходит от окна. За сценой слышен ее голос: “Господа, пойдемте в комнаты!”
Выход 2
Любовь, Орест, Милевский, Саня и Острожин – входят в среднюю дверь.
Любовь
(обнимает тетку)
Здравствуйте, тетя!
Олимпиада Ивановна
(целует ее, но все еще хмурится)
Эх, стыдно тебе, Люба!..
Орест, Милевский, Саня и Острожин между тем здороваются с г-жой Груич.
Г-жа Груич
(Оресту, который здоровается с ней)
Скажи, Орест, отчего это вы так запоздали? Олимпиада Ивановна тут уже беспокоилась…
Орест
Да чего же беспокоиться? Это ведь не в первый раз.
Любовь
(г-же Груич, пока остальные здороваются с Олимпиадой Ивановной)
Ах, это вы, милая Марья Захарьевна, играете роль грозного судилища?
(Подает ей руку.)
Г-жа Груич
Нет, я никого не сужу, а уж если бы судила, то, наверное, не так милостиво, как ваша тетушка.
Любовь
(Олимпиаде Ивановне)
Это так как-то вышло… Мы сели на мель, благодаря вот этим господам!
(Указывает на Милевского и Острожина.)
Милевский
Благодаря мне?
Острожин
А я-то тут причем?
Саня
Именно: “причем”? Одним словом: если бы не мы…
Острожин
(смеясь)
“Мы”! Это мне нравится!
Любовь
(бросается в качалку с утомленным видом)
Ух, сколько мы гребли! Мы с Орестом заслуживаем награды за спасение погибающих на водах! Не правда ли, Орест?
Орест
Моя мама и Олимпиада Ивановна, кажется, совсем другого мнения на этот счет…
Г-жа Груич
О нашем мнении не очень-то заботятся.
Олимпиада Ивановна
Еще бы! Кто же станет думать о старой тетке!..
Любовь
Тетечка! Дайте нам лучше материальной пищи, вместо духовной, потому что если все так голодны, как я… Ах!
(Закидывает руки за голову.)
Олимпиада Ивановна
(смотрит на нее, качая головой)
У, баловница!
Любовь
А кто виноват, тетя?
Олимпиада Ивановна машет рукой и направляется к двери направо.
Г-жа Груич
Постойте, Олимпиада Ивановна, до свидания, я ухожу. А ты, Орест?
Орест
(нерешительно)
Да я…
Любовь
Нет, Орест, вы останетесь! Ведь вы ничего не имеете против этого, Марья Захарьевна?
Г-жа Груич
Это его дело. Я только думала, что уж поздно и дома ведь ждет обед…
Любовь
Он будет у нас обедать. (Оресту.) Вы согласны?
Орест
Благодарю вас… Так я останусь, мама. Я скоро приду. А впрочем, если опоздаю, так ты не жди…
Г-жа Груич
Как хочешь. До свидания!
(Делает общий поклон, Любови подает руку, целует Олимпиаду Ивановну и уходит в среднюю дверь.)
Олимпиада Ивановна уходит направо.
Острожин
(рассмотревши газеты и журналы, ходит по комнате, рассматривая картины и оружие)
У вас оригинальная обстановка, Любовь Александровна, в ней есть что-то… fin de siecle!
Милевский
(все время тихо разговаривавший с Саней)
Люблю я это выражение, в нем все совмещается!
Острожин
(останавливается перед закрытым мольбертом)
Любовь Александровна, можно посмотреть вашу картину? Ведь это ваша работа? Вы, может быть, новой школы придерживаетесь? Импрессионистов? Прерафаэлитов?
Любовь
Какое там – “школы”? Я рисую как раз настолько, чтобы удавиться…
Орест
Как это – удавиться?
Любовь
Да так: помните у Золя, художник вешается с отчаяния, что не в состоянии изобразить красками свой идеал. Вот и я знаю, что надо изображать, да не знаю как, – искусства не хватает!
Орест
Что ж, выучитесь еще! Вы ведь не так давно начали.
Любовь
(машет рукой)
Нет, где уж!.. Для этого надо хронического терпения, – не моего!
Милевский
(смотря на картину)
Что же вы так? Это очень мило…
Любовь
Именно, – “мило”!
(Подходит к пианино и берет, стоя, несколько аккордоварпеджио.)
Острожин
Сыграйте что-нибудь, пожалуйста! Вы, наверное, играете что-нибудь из новых композиторов?
Любовь
Нет, просите лучше Саню, она ведь пианистка, а я уж наверное пианисткой не буду, знаю музыку настолько, чтобы это понимать.
Орест
Ну что это вы сегодня в такой пессимизм вдаетесь?
Любовь
Вовсе нет! Это просто самосознание. Ведь лучше всегда смотреть правде в глаза.
Милевский
“Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман!”
Любовь
Ну, это пора оставить! Обман всегда будет обманом!
Острожин
(который сидит у маленького столика, рассматривая альбом)
Любовь Александровна! Что это за дама в таком странном костюме! Красива; только если бы это был не ваш альбом, я сказал бы, что это какая-нибудь звезда из demi-monde. Это, должно быть, актриса в роли сумасшедшей?
Любовь
(подходит ближе к Острожину)
Это моя мама. Она уже была больна тогда: портрет снят уже в лечебнице.
Острожин
(смущенно)
Ах!
(Отходит к большому столу и начинает переворачивать газеты.)
Милевский
(вполголоса)
Вот уж!..
Орест угрюмо молчит. Саня тоже молчит, пересматривая какую-то книгу.
Любовь
Отчего вы, господа, так смутились? Напрасно!.. Нет, право, отчего о душевной болезни нельзя говорить без неловкости? Как будто это что-то позорное. (Другим тоном.) Нет, это только очень, очень печально для родных…
Саня
Прежде всего для самого больного.
Орест
Больные, кажется, не сознают своего состояния.
Любовь
Не всегда! Во всяком случае, для родных это ужасно. Я помню, мой бедный отец, – если бы видели его в те дни, когда он приходил от мамы из лечебницы!.. (Понизив голос.) Я думаю, это и убило его. (Опять громко.) Да, тот, кому грозит эта ужасная болезнь, не должен бы иметь семьи. Это преступление.
Орест
Но разве это можно предвидеть?
Любовь
Отчего же нет? Да, например, дети таких больных, – они не только могут, но даже должны думать об этом!
Орест
(горячо)
Боже мой! Неужели это непременно так фатально, что должно отражаться на детях. Это может быть и так, и совсем иначе.
Любовь
Уже одной возможности довольно… Мой бедный отец! С какой тревогой он смотрел на меня.
(К Острожину.)
Скажите, ведь правда же, я похожа на мамин портрет?
Острожин
Да, кажется… (Смотрит на нее.) Действительно, есть фамильное сходство…
Орест
Нет, нет, вовсе нет! Ничего общего! Вы вся в отца.
Любовь
Орест! Я ведь вижу себя в зеркало. Да все равно!.. Это хорошо, что я все это знаю, буду знать, как направить свою жизнь.
Острожин
Любовь Александровна! Это слишком педантично для fin de si? cle.
Любовь
(сдержанно и строго)
Monsieur Острожин, это разговор серьезный, хотя тоже в стиле fin de si? cle, если хотите. (К другим, напряженно улыбаясь.) В самом деле, господа, наш разговор выходит во вкусе Ибсена. Что делать! На наш бедный век сыплется столько упреков за легкомысленность, бездушность, эгоизм его детей, что, наконец, он, перед смертью, вздумал поправить свою репутацию и поставил ребром вопрос о наследственности. Это, господа, стоит прежней христианской и философской морали. Закон причинности, наследственность, вырождение – вот наши новые боги.
Острожин
Веселый Олимп, нечего сказать!
Любовь
(не обращая внимания на слова Острожина)
Наследственность – это фатум, это мойра, это бог, мстящий до четырнадцатого колена. На кого он наложил свою тяжелую руку, тот должен помнить, что за одну минуту его наслаждения целое поколение невинных людей заплатит страшной ценой. Это, господа, такая ответственность!
Орест
Среди ваших богов есть закон причинности, а он исключает всякую мысль об ответственности и долге.
Милевский
Qu’ importe des vagues humanites, pourvu que le geste soit beau! Что нам до неизвестных поколений? Нам надо, чтобы жизнь была прекрасна!
Острожин
Нас должно интересовать только свое “я”, и мы должны прислушиваться к его эмоциям, так как все равно к этому в конце концов все сводится.
Саня
Что нам думать о тех, кого еще нет на свете!.. “Еще когда что будет”, как говорит моя горничная…
Милевский
Как вы это мило сказали!
Саня
Да, наконец, за что мы должны казниться за других? Отречься от радостей жизни ради других – это тяжелое и несправедливое наказание.
Любовь
(смеясь)
Мало ли что! Нет наследства без долга.
Саня
Помнить о разных “наследствах” стоит разве только того, чтобы свое здоровье беречь, жить гигиенично…
Любовь
(прерывает, подражая тону Сани)
И отравить окончательно без того отравленную жизнь. Нет, Саня, ради этого не стоит. Помнишь, в моем любимом романсе: “Чем томиться на медленном страшном огне, лучше разом блеснуть и сгореть!”
Орест смотрит на нее с упреком и качает головой.
Любовь
(вдруг смеется)
Ах, какой вы смешной, Орест! Смотрите на меня, совсем как тетя Липа!.. Вот, господа, мне вспомнился один анекдот, нет, не анекдот, а так… у папы был один знакомый, старый мизантроп, у которого была одна поговорка. Я так живо помню тот угрюмый тон, каким он говорил: “Всякий имеет право повеситься!” (Смеется.) Не правда ли, это остроумно? Только бы никого с собой на виселицу не тащить, а сам – как знаешь.
Милевский
Ну, по-моему, и на виселицу веселее лезть в компании.
Орест
A по-моему, говорить о подобном “праве” – малодушно.
Любовь
А вот и тетя Липа.
Выход 3
Те же и Олимпиада Ивановна.
Олимпиада Ивановна
Господа, не угодно ли закусить? Любочка, проси! Оно-то был и обед, ну, да уж теперь, что бог послал… Сами виноваты – опоздали!
Любовь
Пожалуйте, господа.
Острожин
(подает Любови руку)
Я должен проститься…
Любовь
Куда же вы?
Острожин
Да надо, знаете, еще кончить фельетон. Гулянья – вещь приятная, но большое колесо цивилизации требует себе жертвы… Ах да, Орест Михайлович, как бы не забыть! Наша редакция очень интересуется иметь вас своим постоянным сотрудником. Жаль, теперь не время, а то мы могли бы условиться, мне поручено.
Орест
Нет, знаете, я никаких постоянных условий заключать не собираюсь, я не умею ходить в запряжке, хотя бы даже и литературной; к тому же пока, слава богу, меня ничто не принуждает к самозапряжке!
Острожин
Как угодно, только это не современно для такой силы, как вы.
Кланяется всем и уходит в среднюю дверь. Остальные встают, Люба и Саня идут вперед, влево, за ними, несколько отставши, Милевский и Орест.
Милевский
(на ходу Оресту)
Что вы такой угрюмый?
Орест
Да досадно… этот разговор… Черт дернул этою болтуна Острожина спросить о портрете! Идиот!
Идут оба в левую дверь. Вскоре слышен звонок и голос Олимпиады Ивановны из столовой: “Нет, нет, не беспокойтесь, я сама отворю!”
Выход 4
Олимпиада Ивановна
(проходит комнату и высовывается в окно, стараясь увидеть, кто звонит у двери)
Кажется, Крицкий!.. вот еще кикимора!
(Отходит от окна и идет отворять дверь. Возвращается. С нею Крицкий.)
Выход 5
Олимпиада Ивановна и Крицкий.
Крицкий
Так попросите мне, пожалуйста, Любовь Александровну на минутку, я долго ее не задержу.
Олимпиада Ивановна
Да вы бы, может, подождали немного, или позже зашли бы, она там с гостями, обедает.
Крицкий
Нет, я не могу ждать, некогда. Я желал бы сейчас видеть Любовь Александровну, я к ней по делу.
Олимпиада Ивановна
(недовольно)
Ну, хорошо, я ей скажу.
(Хочет идти.)
Выход 6
Те же и Любовь встречается с теткой в дверях.
Любовь
Здравствуйте, Андрей Борисович! Что это вы, тетя Липа, пререкаетесь?
Олимпиада Ивановна
(тихо Любе)
Да вот дела все! (Уходит.) Уж эти мне дела!..
Выход 7
Те же без Олимпиады Ивановны.
Крицкий
Не любит меня ваша тетушка…
Любовь
А, она у меня строга… на словах! Ну, что вам угодно? Я к вашим услугам.
Крицкий
Как официально! Видите ли, Любовь Александровна, дело в том, что надо устроить вечеринку или лотерею, наши дамы все только на вас и надеются.
Любовь
Ах, как это у вас все быстро! Так это вам кажется легко вечеринку устроить!
Крицкий
Ну, так лотерею.
Любовь
Ах, это уж совсем напрасный труд! Много раз уже было так, что мы сами у себя все билеты покупали.
Крицкий
Тем не менее, надо же что-нибудь устроить!
Любовь
А разве непременно надо?
Крицкий
Вы сами знаете. Наш детский приют совсем без средств. Да что это у вас такой тон сегодня?
Любовь
Так! Я думаю, пожалуй, не стоит овчинка выделки.
Крицкий
То есть?
Любовь
Да вот: при этих вечеринках хлопот не оберешься, – и раньше, и еще больше после, – а толку от них большею частью очень мало. Я уже не говорю о том, что скука на них почти всегда отчаянная!
Крицкий
Эх, Любовь Александровна, мне кажется, что тут вовсе не в этом дело, а просто вы охладели, и причина этого тоже простая, хотя и неприятная…
Любовь
А именно?
Крицкий
А наверно, у вас то же самое, что у вашей тетушки.
Любовь
(смеется)
Вот уже попали, извините, пальцем в небо! В доказательство того, что вы ошибаетесь, я вам скажу, что приложу все старания и даже у себя все лишние билеты куплю. Ну, что? Вы довольны?
Крицкий
Не совсем!
Любовь
А чего же вам еще?
Крицкий
У вас прежде не такой был тон, Любовь Александровна!
Любовь
Вы забываете, что я тогда была моложе, а теперь уже, слава богу, четверть столетия прожила!..
Крицкий
Что ж из этого? Конечно, если интересы меняются, как дамские моды…
Любовь
Я вижу, вы уже сейчас станете браниться. Но ведь лучше нам объясниться спокойно и искренно, как и следует взрослым людям, да еще и товарищам. Неужели вам никогда не приходило в голову, что все эти наши хлопоты, суета, все это лишь бы только не сидеть сложа руки. Так это все мелко, микроскопично!
Крицкий
А вам хочется мир удивить чем-нибудь грандиозным? Отечество спасти, как Жанна д’Арк?
Любовь
(несколько раздраженно)
Знаю я очень хорошо, что я не Жанна д’Арк, готова даже согласиться, что героиням теперь нет места, хотя это еще неизвестно. Готова согласиться, что лучше делать хотя то, что мы делаем, чем совсем ничего. Но согласитесь же и вы, что гореть и пылать от этого – просто смешно! Вот вы только что попрекали меня Жанной д’Арк, а сами хотите, чтобы я считала себя…
Олимпиада Ивановна заглядывает в дверь, Крицкий это заметил.
Крицкий
(вздыхает)
Ах, Любовь Александровна, Любовь Александровна!.. Ну, однако, я вас задерживаю. Каков же практический результат моего непрошенного визита к вам? Может быть, мне лучше “повернуть оглобли” в сторону?
Любовь
Ну, полноте! Это уже начинаются “жалкие слова”! Ведь я говорю вам, что хозяйственную часть беру на себя. и вообще, чем могу, готова служить.
(Указывает на свое горло и на пианино.)
Крицкий
(пожимает ее руку)
Спасибо!.. Экая вы право!.. До свидания!
Любовь
До свидания!
Крицкий, пожав плечами, уходит в среднюю дверь. Любовь идет в столовую, напевая “Марсельезу”.
Выход 8
Несколько минут сцена пустая, потом слышно, как кто-то царапает среднюю дверь, потом дверь тихо отворяется. Из двери выглядывает голова мальчика в большом рваном картузе. Мальчик окидывает взглядом комнату, потом переступает порог; видно, что он удерживает кого-то за дверью.
Мальчик
(в лохмотьях, за спиной гармоника)
Тсс… не лезь за мной, стой там! Любы, кажется, нету. (Зовет громким шепотом.) Люба!.. Люба!..
Девочка, моложе мальчика, тоже в лохмотьях, но в более пестрых и ярких. Вбежала вдруг в комнату и прокатилась по паркету, скользя, как по льду.
Выход 9
Те же и Олимпиада Ивановна слева.
Олимпиада Ивановна
(входит)
Что здесь такое? (Увидя детей.) Ну, скажите, пожалуйста! Как вы сюда залезли?
Мальчик
Там не заперто…
Олимпиада Ивановна
Ах, уж эти мне летние выходы! А вы чего же лезете сюда. Мало ли чего – не заперто! Вам только этого и надо?
Девочка, прячась за мальчика, смотрит на Олимпиаду Ивановну с раскрытым ртом.
Мальчик
(отступает к двери; довольно бодро)
Люба нам велела прийти; она нам серебряную копеечку дала и еще обещала.
Олимпиада Ивановна
Это еще что за Люба? Какая она тебе Люба? Кому Люба, а кому и барышня! Прочь отсюда! (К девочке.) Ну, ты, разиня, чего смотришь, уходи!
Девочка
(тыкая гармонику)
Музыка… музыка!..
Олимпиада Ивановна
Не надо, не надо вашей музыки, этого только недоставало! Ну, ступайте! Кому я говорю?
Дети исчезают.
Выход 10
Любовь, Орест, Милевский и Саня входят слева.
Любовь
Что это вы, тетя Липа, опять тут сражаетесь?
Олимпиада Ивановна
И к чему ты, Любочка, этих оборвышей к дому приучаешь? Вовсе незачем! Еще когда-нибудь обокрадут нас!
Любовь
Ну, как вам не стыдно, тетя! (Подходит и берет ее за руку.) Зачем вы моих золушек прогнали? Неужели вам жаль какого-нибудь пятачка?..
Олимпиада Ивановна
Да бог с тобой – в пятачке ли дело? Не в пятачке, а в том, что беспорядок это! А пятачок, что ж… я сама готова им дать… (Подходит к окну.) Вон они, играют на улице. Эй вы, ступайте сюда!
Выход 11
Дети выходят из средней двери.
Милевский
А!.. Артисты!.. Нуте-ка, покажите свое искусство!
Дети играют, танцуют, все посмеиваются.
Любовь
Чудесно!.. Тетя, дайте им поужинать, – там еще осталось кое-что; они, наверное, голодны.
Олимпиада Ивановна
Хорошо, хорошо… Ступайте за мной.
Любовь
Постой, малыш, я ведь тебе копеечку серебряную обещала. Забыл?
Мальчик
Ну, давай. (Люба дает.) Спасибо. (Обнимает Любу и целует.)
Милевский
Браво!
Дети и Олимпиада Ивановна уходят в столовую.
Выход 12
Те же без Олимпиады Ивановны и детей.
Любовь
Такие славные дети, совсем не похожи на нищих.
Саня
Да бог с ними.
Милевский
Как видно, вы, Любовь Александровна, благотворительностью занимаетесь.
Любовь
О, нет, не благотворительностью, а мне именно эти дети нравятся, я даже с удовольствием взяла бы их к себе.
Орест
За чем же остановка?
Любовь
Да я сама хорошенько не знаю, за чем… Да впрочем, что вышло бы из этого? Где же мне других воспитывать, когда я сама невоспитана. Ведь меня баловали, а не воспитывали. Как вам кажется, кто из нас кого воспитывал, тетя ли меня или я ее?
Саня
Ну, как же, Люба, а твой папа, ведь он, кажется, был такой человек…
Любовь
Он не воспитывал, он просто любил меня. Он мне ничего не запрещал.
Орест
По-моему, это лучшее воспитание. Так только и воспитываются оригинальные натуры, а то нас уж очень поработила рутина – пора против нее восстать!
Любовь
Я сама себя воспитала – ну, так можете себе представить! Читала все, что только в руки попадало, была там всякая всячина!..
Орест
Так и следует. Литературу, как и жизнь, надо знать всесторонне.
Любовь
За то, правда, набила себе оскомину на всю жизнь.
Орест
Однако вы и теперь много читаете.
Любовь
О, это совсем другие книги!
Милевский
Какие же именно?
Любовь
(улыбаясь)
Не знаю, говорить ли… смеяться станете! А вы, Сергей Петрович, мысленно, пожалуй, синим чулком назовете! Громко назвать не посмеете, – вы слишком джентльмен для этого.
Милевский
(кланяясь)
Прикажете благодарить?
Орест
Что же это за книги такие отреченные?
Любовь
А вот – научные: по философии, психологии и… психиатрии.
Саня
Бог знает что!
Любовь
Не беспокойся, я и “хороших авторов” читаю: вот они, видишь? (Указывает на этажерку с книгами в красивых переплетах.) А здесь уже научные авторитеты. (Указывает на стеклянный шкаф с толстыми книгами.)
Милевский
Вот эти-то научные авторитеты и виноваты в том, что у вас такой аскетический взгляд на жизнь.
Любовь
У меня – аскетический взгляд на жизнь? Ну, не знаете вы меня! (Горячо.) Да ведь мне всякий аскетизм, всякое факирство глубоко противно!
Саня
Но как же согласить с твоей “новой моралью”, например, любовь?
Любовь
А вот как: есть ведь и другая любовь, кроме той, которая ведет к венцу – я вот что думаю!
Милевский
Вот это правда! Первый раз встречаю в молодой девушке такую смелость мысли! Вашу ручку! (Любовь дает ему руку, он целует.) Брак – это цепи, хотя и золотые, а любовь не любит цепей. Домашний очаг хорош только на картинках и то не всегда. По-моему, картины Рубенса на тему Wein, Weib und Gesang гораздо лучше, чем эти разные “медовые месяцы”, “первенцы”, “молодые матери” и пр. Любовь – это балерина; оденьте ее в чопорное визитное платье или, боже сохрани, в домашний капот, и она утратит все свое обаяние!
Любовь
Считайте, что я не давала вам руки.
Милевский
Нет, уж теперь поздно!
Любовь
Зачем хоронить себя еще при жизни в какой-то склеп? Счастья так мало в жизни, что его ловить, а не отталкивать надо. Быть счастливой самой и дать счастье другому – что же в этом дурного?
Милевский
(шутливо)
Берегитесь! Такой взгляд на жизнь опасен: много драм начинается счастливо.
Любовь
Отчего же – драм? Если будет начинаться драма, можно оставить игру.
Орест
Это не так легко. И не всякий допустит выбросить себя, как старую игру карт.
Саня
Значит, ты, Люба, признаешь так называемую игру в любовь, флирт?
Любовь
(вздрогнула)
Ах, какое это мерзкое слово! Послушайте, Орест, ведь вы писатель, поэт – объясните этим людям, какая еще есть любовь, кроме обыкновенной любви и флирта!
Орест
Да что ж… Есть еще или, вернее сказать, была – любовь миннезингеров. То была религия, мистическая, экзальтированная; культ мадонны и культ дамы сердца слились воедино. То была любовь времен “голубой розы”.
Саня
Голубой розы? Это что еще такое? Да где же были голубые розы?
Орест
“Голубая роза” – это был символ чистой, возвышенной любви. В средневековых рыцарских романах часто говорится об этой розе, растущей где-то в “мистическом лесу”, среди таинственных, символических растений. Проникнуть к ней мог только рыцарь “без страха и упрека”, который никогда не имел нечистой мысли о своей даме сердца, никогда не бросил на нее страстного взгляда, никогда не мечтал о браке, а только носил в сердце образ своей единственной дамы, на руке ее цвета, на щите ее девиз, за честь ее щедро проливал свою кровь и как высшую награду считал ее улыбку, слово, цветок из ее рук. Таков был идеал “рыцаря голубой розы”. Это любовь не нашего времени и не наших характеров; хотя, если есть что-нибудь в средних веках, о чем стоит пожалеть, то именно об этой “голубой розе”. Есть и в наше время даже настоящие голубые розы, воспитанные учеными садовниками в оранжереях, но эти недолговечные создания больной культуры – продукт насилия над природой.
Любовь
Вы забываете о другой любви, например, о любви Данте к Беатриче, а я именно ее имела в виду.
Милевский
Знаете ли, Любовь Александровна, эти примеры неубедительны! У трубадуров иногда бывает трудно отличить голубую розу от адюльтера. А Данте, если бы имел счастье познакомиться со своей Беатриче поближе, то, может быть, попросил бы ее ручку, чтобы примерить на нее обручальное кольцо. Тогда бы у нас была не “Божественная комедия”, а просто комедия под названием “Куда люди, туда и я”.
Саня
Ха-ха-ха!
Любовь
(смотрит на Милевского и качает головой)
Отчего вам любовь представляется только в виде драмы или комедии? Pardon, – еще в виде балета! Должно быть, оттого, что вы присяжный театрал. Любовь может быть чудной поэмой, которую люди потом перечитывают в воспоминаниях без боли, без неприятного чувства. Ах, да что я с вами говорю об этом, это просто профанация! (К Сане.) Саня, милая, сыграй нам что-нибудь: говорят, музыка превращала и камни в живые существа, по крайней мере на минуту. Не проймет ли она и Сергея Петровича?
Милевский
Однако, это как понимать? Не с каменным ли болваном вы меня сравниваете?
Любовь
(смеется)
Нет, отчего же, – есть ведь и статуи на свете!..
Милевский
А!
Орест
(тихо Любе)
Что-то он мало на статую похож.
Саня начала играть какую-то салонную пьесу. Милевский подошел к ней переворачивать ноты; между ними разговор мимический.
Орест
(к Любе)
Люба, для вас я хотел бы верить, что в наше время возможна такая любовь, как у Данте к Беатриче.
Любовь
А вы не верите?
Орест
Иногда верю, иногда боюсь верить…
Любовь
Почему боитесь?
Орест
Знаю, что все-таки это странная, ненормальная любовь, она какая-то безвыходная…
Любовь
Но зато и бесконечная. Вы говорите, ненормальная; но что же делать тому, для кого нормальное счастье недоступно?
Орест
Но дает ли такая любовь счастье? Данте не был счастлив: он написал “Ад”!
Любовь
Беатриче не знала ничего о Данте, потому и счастья не было.
Орест
Как вы думаете? Ведь дружба между мужчиной и женщиной всегда должна иметь какой-то особенный оттенок? В ней нет фамильярности, и вместе с тем она нежнее, сердечнее.
Любовь
Вот видите, вы же верите в дружбу между мужчиною и женщиною…
Орест
До сих пор верил… а теперь…
Любовь
(взглянула на него, будто хотела еще что-то спросить, но повернулась и пошла к пианино)
Саня, знаешь ли ты “Posa la mano sul mio cor”? Извини, я тебе помешала…
Саня
(недовольным тоном)
Нет, я этого не знаю.
Любовь
Ах, это замечательно! (Поет.) Posa la mano sul mio cor, mio tener amore… (На словах “tu sei la mia speranca” Обрывает и вскрикивает): Ax, какая чудная ночь! А мы и не видим! Луна-то, луна – большая да яркая!
Быстро идет к балконным дверям, раскрывает их настежь, станется у косяка, так что ее всю обливает лунный свет, и поет: “Ой, місяцю, місяченьку”. Орест выходит на балкон, становится против Любови и смотрит на нее, как очарованный. Милевский и Саня остаются в салоне.
Занавес
(1 votes, average: 5,00 out of 5)